«Одинокий рыцарь» Церкви
Траектория жизни Марселя Лефевра (1905—1991) проходит по великолепно восходящей линии. В 42 года этот священник-миссионер был назначен епископом Сенегала, а год спустя — апостольским посланником во франкоязычной Африке (эквивалент нунция). В1962году он избирается наместником конгрегации Святого Духа, насчитывающей более 5000 членов. Папа Иоанн XXIII назначает его ассистентом престола понтифика и членом центральной предсоборной Комиссии.
Однако в октябре 1968 года он принимает решение оставить должность генерального начальника, а 1ноября 1970года в Эконе (Швейцария) основывает братство священников св.Пия X. Так он постепенно становится мировой знаменитостью вследствие приверженности к«латинской мессе», противостояния некоторым нововведениям Второго Ватиканского Собора (1962—1965), и расхождениям с папой ПавломVI.
После санкций Ватикана против его Братства и его самого, — «запрещенная месса», которую он служит вЛилле вавгусте 1976года перед 10 000 верующих вприсутствии 400 журналистов. Его популярность еще более возрастает, когда в1988году он рукополагает четырех епископов вЭконе перед телекамерами совсего света, невзирая на запреты папы Иоанна-ПавлаII.
Вчем сила этого исключительного прелата, которого часто называют «одиноким рыцарем» вЦеркви, который утверждал, что никогда не действует посвоим личным соображениям? Вчем секрет этого человека, сына участника Сопротивления, умершего вдепортации, доктора философии и богословия, офицера Легиона чести, общением скоторым дорожили самые великие люди?
«Чем больше мы знакомимся сего удивительной биографией, тем больше раскрывается нам тайна этого необычного человека, который был исключительно уверен всебе только потому, и только тогда, когда он был уверен вБоге» — пишет один из ревностных его сторонников и биографов.
Но почему деятельность архиепископа Лефевра, католика, находящегося вне общения с Православной Церковью, привлекает внимание православного издательства?
Этот вопрос неразрывно связан с более общим: как соотносится великий церковный раскол, происшедший вследствие серьезных догматических искажений, допущенных Римом, с Промыслом Божиим, «желающим всем человекам спастись и в разум истины приити»?
Мы знаем, что Бог по любви к человеку попускает проявиться расколам и нестроениям, чтобы исторгнуть из тела Церкви образовавшиеся яды. И в данном случае Бог обратил катастрофу раскола на пользу для христианского бытия Византии и Руси. Не будь столь резкого разделения, многие беды и заблуждения переходили бы из западного в восточный мир совершенно незамеченными. А так западные идеи были помечены как бы радиоактивным изотопом. Каковы эти заблуждения, сколь велики их пагубные последствия, мы подробно рассмотрим ниже в данной статье.
Но несмотря на все ошибки католичества, неправы и те, кто утверждает, что католичество — это «совершенно ложная антихристианская еретическая вера, совершенно безблагодатная». Нет: многие святые отцы признавали действие Святого Духа и в католической Церкви. Например, святитель Феофан Затворник не рекомендовал пускаться в рассуждения о том, являются ли католики еретиками или не являются. «Наша Церковь благосклонна к католикам», — писал он. И подчеркивал далее признание действительности таинств и священства: «Только переходить к ним не надо; не все верно у них».
Святитель Феофан говорит о Западной Церкви, что из-за допущенных искажений она подобна человеку, у которого «гнилые, тяжело больные легкие». Конечно, он как-то дышит. Но такому больному не устоять в смертельной схватке «против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной»!
Ныне католическая Церковь переживает тяжелейшие последствия своего отпадения от истины. История архиепископа Лефевра ярко показывает, что те, кто желает противодействовать крайнему распаду, встают перед необходимостью отказаться от основополагающих заблуждений, принятых Римом тысячелетие назад.
Плоды реформ
Вцентре «нового богословия» католической Церкви — антропоцентрический постулат: что приемлемо и что неприемлемо для современного мышления. Как определяют сами западные богословы, ключом кновой Реформации является скорее «милосердный ближний», чем «милосердный Бог».
Речь идет здесь не опротестантском модернизме, типа «богословия» Бультмана, — перед нами ответственные официальные католические издания. Здесь невозможно процитировать всех авторов этого направления, даже тех, которые занимают видное место вЦеркви. Ких числу относятся многие патентованные богословы, профессора семинарий, которые учат и публикуют свои произведения, исходящие изпринципа «свободного исследования».
Например, изПисания выбираются произвольно слова и поступки Христа, говорящие лишь оЕго человеческой природе.
Вот «Обязательные основы», одобренные в1967году французским епископатом: рекомендуется исключить всякую ссылку на «космические чудеса» (утишение бури, умножение хлебов), а также упоминание обангелах, обесноватых, осатане, овечном огне.
Вот официальный катехизис для молодежи, где стремление все сделать понятным для современного человека, объясняя «чудесное» счеловеческой стороны, низводит Спасителя доуровня некоего экстрасенса: «Иисус исцелял больных, но это не обязательно означает чудеса втом смысле, вкаком мы часто обэтом слышим. Некоторые люди имеют природный дар исцеления. Не былли Иисус одним изних?»
Подчеркивание человечества Христа сумалением Его Божественности совершается втойже иллюзии, вкакой когда-то ариане стремились «сделать христианство более доступным для язычников». Когда читаешь новых католических богословов, невольно приходит мысль: не арианстволи это, — ересь, которую святой Антоний Великий назвал последней предтечей антихриста?
Все акценты новых католических богословов именно такого характера. Это входит впрактическую жизнь: внекоторых приходах родителям, готовящим детей кпервому причастию, не советуют помещать распятие вдетской, «чтобы не травмировать их», но предлагают заменить его «изображением, понятным их возрасту, например, собаки — как символа верности» — изображением, которое они, повзрослев, найдут вкатехизисе, где не будет нислова ораспятом Христе.
Впоисках новых слов французские католические богословы доходят дотого, что вмолитве Господней при крещении вместо «Que ta volonté soit faite» («Да будет воля Твоя») предлагают «Que ta volonté soit fête» («Да будет воля Твоя праздником»). Это богословие упразднения креста, вобход страданий.
Мы видим, что выбор слов делается так, чтобы непременно угодить человеку ссовременной психологией. Уже не говорят обискуплении, но об «освобождении», совсем тем, что это слово содержит всвоей двусмысленности. Некоторые заявляют, что язык Христа, говорящего оСвоем Отце, не может быть приемлем для людей, знакомых сФрейдом: «Слова Отец и Сын уже неадекватны словам Бог и Иисус. Ибо слово сын предполагает брачные отношения, а Бог — дух. Говоря оБоге, следует говорить обисточнике жизни и не употреблять слово «Отец».
Не приходится сомневаться втом, что совершается попытка пересмотра основных догматов. Вместо традиционного Ave Maria, где Мария прославляется как Матерь Божия (QeotokoV, Ефесского Собора), предлагается более «простое» — Мать Христа (всущности — «Христородица»), и таким образом ересь V века восстанавливается вXX. Вофициальном тексте нового перевода пророка Исайи, который читается завоскресной литургией перед Рождеством Христовым, вместо «Дева приимет вочреве и родит Сына» (Ис. 7, 14), слышим «молодая женщина зачнет и родит сына». Еще раз новые литургисты выбрали перевод, наиболее противоречащий Преданию. Таковы уже сегодня плоды так называемой «негативной христологии», идущей отземли: впервые замногие века вера Никеи и Халкидона поставлена под сомнение.
Перед нами мессианский гуманизм, где Бог растворяется вчеловечестве. Это страшное размывание границ света и тьмы не может, разумеется, не вызывать жгучей тревоги умногих католиков. Вочень трезвой книге «Церковь миссионерская и демиссионерская» Андре Пьеттр пишет: «Уже не говорят очуде, обискуплении, оЕвхаристии, оПриснодевстве, омолитве, облагодати, огрехе…, но одиалоге, освободе, орадости, олюбви и т.д. Короче говоря, отрицают молчанием».
«Надо иметь мужество это признать, — делает вывод Андре Пьеттр, — сегодня врамках Христовой Церкви — другая церковь». Какаяже именно? Вместо той, что истинна.
Либералы и интегристы
В 1975 году, через 10 лет после Второго Ватиканского Собора, архиепископ Лефевр констатирует: «Папы (ИоаннXXIII и Павел VI) поддержали эти нововведения, и либеральные идеи широко проникли вСобор». «Втечение последних 150лет папы выносили осуждение либералам, но я должен признать, что эти осужденные взяли верх на Соборе. Пользуясь слабым папой (ИоанномXXIII) и папой, приемлющим радикальные перемены (ПавломVI), либералы заняли командные позиции вЦеркви — стем, чтобы произвести экуменическую революцию вЦеркви, столь желанную для ее врагов. На этом пастырском Соборе дух заблуждения и лжи мог действовать беспрепятственно, размещая повсюду бомбы замедленного действия, которые должны были взорвать церковные институты внамеченное время».
О каком либерализме идет здесь речь? Монсеньор так определяет суть происходящего. «В течение двух споловиной столетий внутри Церкви отчаянно сражаются друг против друга два духовных направления — консервативное и либеральное». С одной стороны — консерваторы, «интегристы», для которых «первейшей заботой является свобода действия Церкви и поддержка ее прав вобществе еще христианском». С другой стороны — либералы, которые «впервую очередь силятся определить меру христианства, которую еще может выносить современное общество, чтобы затем попросить Церковь снизить эту меру».
«Либерализм претендует осуществить три свободы — освободить разум отвсякой объективно установленной истины: истина — вбесконечном становлении и поиске, никто не может претендовать на исключительное обладание ею; надо освободить веру отдогматов: невозможно принять истину богооткровенную и определенную раз и навсегда; наконец, освободить волю отзакона, сдерживающие начала которого якобы несовместимы сдостоинством человека и совестью.
Можно видеть, насколько либералы противостоят Господу нашему Иисусу Христу и Его Церкви!» — пишет архиепископ Лефевр.
Следствием либерализма и является «отрицание всего сверхприродного — и это значит, первородного греха, оправдания благодатью, истинного смысла Воплощения, крестной жертвы, Церкви, священства». Целью Литургии уже не является приобщение Искупителя человеческим душам, каждой душе. «Всякая литургическая реформа отводит отэтого».
Литургические нововведения
О литургических нововведениях Второго Ватиканского Собора следует сказать подробнее: даже на фоне имевшихся ранее значительных искажений эти новшества не могут не ужасать.
Когда 19июля 1570года папа ПийV вводил новый служебник, то он издал декрет, который должен был оставаться всиле навсегда стем, чтобы кнему ничего не прибавлялось и ничегобы изнего не выпускалось. «Нивкакое время вбудущем, — писал папа, — никакой священник вмиру или изордена не может быть принужден купотреблению иного способа совершения мессы. Всилу своего апостольского авторитета мы предписываем и устанавливаем, что наше нынешнее повеление и декрет должны сохраняться постоянно и никогда не могут быть отменены или изменены вбудущем». Указ папы издан навсегда и угрожает тому, кто нарушилбы его, «гневом Божиим и блаженных апостолов Петра и Павла».
Какже быть католику, знающему этот декрет, когда ныне ему предоставляется на выбор несколько новых «пробных» литургий содобрения законного преемника папы ПияV: например, месса сджазом, месса на кухне, месса для детей скуклами и другими игрушками?
Отказ отпреемства авторитета и отрыв отПредания производят разрушительную работу всознании верующих, а безразличие кистине неизбежно ведет кснижению нравственности. Оставление «священного прибежища», как видим, крайне опасно для духовной жизни. Врезультате появляются новые учения осимволическом присутствии Христа вЕвхаристии, поскольку «реальное присутствие Его исчезает вбратской трапезе», то есть, Христос растворяется вчеловечестве, вбезличности участников трапезы. А новые катехизисы «для простоты» называют Тайную Вечерю «прощальным ужином Иисуса соСвоими друзьями». Некоторые данные говорят отом, насколько серьезно это явление для католической Церкви: многие священники уже сомневаются «вреальном присутствии».
Изсоображений экуменизма новая месса предает догмат пресуществления, принятый Тридентским Собором и отвергнутый протестантами. Вдобавление кэтому монсеньора Лефевра возмущает «причастие вруке и раздача его мирянами, в том числе женщинами» (один мой знакомый рассказывал, как он был потрясен, увидев вкатолическом храме девицу вджинсах, раздающую облатки). «Это означает передачу мирянам богослужебных функций, досих принадлежавших только священникам».
Несомненно, православному сознанию ближе и понятнее отношение католических диссидентов (в том числе Лефевра) к литургии Пия V как к «последнему бастиону», нежели смелость синкретических нововведений, от кого бы она ни исходила.
Экуменизм
Настроения религиозного универсализма и догматического релятивизма (желания понять различие в догматах христианства и других религий как относительное, а не абсолютное) растут параллельно модернизации католического вероучения, опережающего сегодня в этом отношении даже протестантизм. И экуменические нововведения Второго Ватиканского Собора также вызывают резкое неприятие монсеньора Лефевра.
«Экуменизмне есть миссия Церкви, — говорит он. — Церковь — не должна быть экуменической, она должна быть миссионерской. Миссионерская Церковь имеет целью обращение кистинной вере. Экуменическая — найти, что есть истинного взаблуждениях, и остаться на этом уровне. Это означает отрицание истины Церкви. Согласно этому экуменизму, уЦеркви нет больше врагов. Те, кто пребывает взаблуждении, — братья. Потому нет больше необходимости сражаться сложью. Перестанем враждовать!»
«Уже практически никого и ничто не осуждают, не отвергают сомнительного учения, не отмечают еретиков раскаленным железом бесчестия. Нет, их просят помолчать втечение года. Стадо овец Христовых предается без защиты волкам расхитителям» — пишет он в книге «Они Его развенчали».
Вот почему архиепископ осуждает экуменические действия ПавлаVI, заставлявшего кардиналов и епископов, собравшихся устен собора святого Павла, принять благословение отпримата англиканской Церкви Рамсея, «мирянина, масона и еретика». Он отвергает идею ПавлаVI о«Церквах сестрах», которая предполагает существование Церкви, разделенной самой всебе», а также «суперэкуменизм», который распространяет «поиск истины» на все религии, не только христианские.
Реакция архиепископа Лефевра однозначна: «Церковь традиционно признает крещение, принятое сверой, которое ведет человеческие души коспасению и заключается вблагодатной устремленности следовать Божией воле. Но ошибочно полагать, будто мусульмане, буддисты спасаются своей религией. Может быть, в своей религии, но не своей религией, ибо заблуждения препятствуют действию Святого Духа. Если можно спастись вкакой угодно религии, для чего наш Господь сказал апостолам: “Идите и научите все народы”?»
Следует вспомнить африканский опыт монсеньора Лефевра, на который он часто ссылается. Человек, посвятивший жизнь ожесточенному противостоянию исламу и идолопоклонству в Сенегале, возмущен. Встречу представителей великих конфессий и религий мира, организованную Иоанном-ПавломII, он называет «нечестивым и богохульным проектом», ибо он символически поставил знак равенства между истиной и заблуждением. 15июня 1988года на пресс-конференции, посвященной его разрыву сРимом, прелат выделил это событие: «Папа вАссизи, смешавший все религии, — это позор!»
Монсеньор Лефевр утверждает один только принцип: «Я не перестану повторять: только истина имеет право, заблуждение не имеет прав — таково учение Церкви». «Есть неумолимая логика ввере вБожество Господа нашего Иисуса Христа. Ибо если мы веруем вЕго Божественность, мы должны веровать, что Он — наш воплотившийся Бог. Значит, мы должны веровать, что только Его религия истинна, потомучто Он — Бог, что только вего Церкви — истинная религия, и следовательно другие религии — не истинные религии. Это ложные религии. Для диавола они — средство, спомощью которого он отнимает миллионы человеческих душ отистинной религии и держит их взаблуждении».
Твердая антиэкуменическая позиция архиепископа близка и понятна православному сознанию. Гораздо ближе, чем поверхностные «жесты доброй воли», такие как «снятие анафемы 1054 года» папой Павлом VI. Можем ли мы закрыть глаза и не видеть, что параллельно ведутся точно такие же попытки примирения с протестантизмом, иудаизмом, исламом, буддизмом? То есть речь идет не о покаянии в прежних заблуждениях, а о накоплении новых. И то, что современные католики включают в свой беспорядочный синтез и Православную церковь, не может нас радовать.
Многих православных сегодня обманывают эти «шаги к примирению». Действительно, католицизм утрачивает некоторые черты своей исключительности. Но это измена западного христианства самому себе, и она в конечном счете не приближает католицизм к православию, а только еще больше отдаляет.
Распад
Важнейшим результатом Второго Ватиканского Собора является ускоренная дехристианизация западных государств.
«Уже всвоем “Послании правителям” вконце Собора ПавелVI вопрошал: “Что требует отвас Церковь?” и отвечал: “Она требует отвас только свободу”. Это ужасно! Янахожу это ужасным, потомучто это отдает затхлым запахом ада. Свобода существует, чтобы повиноваться Богу, она — взависимости отистины, взависимости отдобра, взависимости отБога. Но нет, изсвободы хотят сделать нечто абсолютное — безотносительно чегобыто нибыло”.
Этот принцип, говорит архиепископ, — приводит кразрушению всяческой власти всемье, вЦеркви, врелигиозных обществах. «Это поистине внутренняя революция. Внем — вопль сатаны: “Яне буду служить! Яне хочу служить! Оставьте меня впокое, дайте мне пожить! Свободы!”» А «наш Господь заповедал Своим апостолам проповедовать Евангелие всем народам, а не проповедовать свободу!».
Согласно рекомендациям Собора, папский престол захотел дать новые определения отношениям сгосударствами, отвергнув юридическую гегемонию католицизма над другими религиями. Церковное право адаптируется кновой общественной реальности. Например, вКолумбии вэтом смысле была изменена Конституция — также как вИспании — несмотря на протесты, открыто выраженные главами государств. То же происходит и в Италии. Особенно интересен случай со Швейцарией, ибо монсеньор Лефевр основал свое братство в двух кантонах — Вале и Фрибуре, где католицизм имел государственную поддержку. Нотот и другой в1981 и 1982году подчеркнули необходимость отделения Церкви отгосударства.
Монсеньор Лефевр видит вэтом настоящее предательство: «Покончено принципиально сгосударством, исповедующим христианскую веру». Это и есть «цель диавола, стоящего за франкмасонством, — разрушение Церкви составлением для всех ложных религий свободы выражать себя и сзапретом государству созидать всоциальной сфере Царство Господа нашего Иисуса Христа».
«Результатом было вторжение вЛатинскую Америку сект, прибывших изСеверной Америки сбольшой суммой долларов, сект, которые доэтого были запрещены государствами, защищавшим веру своих граждан. Витоге количество отошедших отЦеркви исчисляется от40 до60 миллионов» (между 1968 и 1988гг.).
Всфере нравственности умаление влияния католической Церкви стольже впечатляюще. Заисключением Ирландии, Церковь проиграла все сражения против пропаганды разврата.
Наступило время, когда резко уменьшилась посещаемость храмов. Число практикующих католиков и кандидатов всвященники значительно сократилось. Если в1965году воФранции было еще 41 000 посвящений, то спустя двадцать лет — не более 28 000. Никто и не думает это отрицать. Таким образом, проблема превосходит ссору между сторонниками и противниками ВторогоВатиканского Собора.
После полутора веков открытого противостояния тех, кто верит вХриста Бога и тех, кто не верит внего, наступил индифферентизм сего толерантностью как норма развитых обществ. Экономический и научный рационализм занял место священного, свобода выбора, примат индивидуальной совести лишил Церковь учительства всфере нравственности.
Перемены вглубинах современной ментальности не могли не отразиться вобщественной организации Церкви. Вконце 1968года богослов отец Буйе констатирует: «Если посмотреть на все открытыми глазами, следует откровенно признать, что то, что мы видим, напоминает не возрождение католицизма, а его ускоренный распад». В 1985 году идентичную оценку происходящему дает кардинал Ратцингер (ныне — папа Римский Бенедикт XVI).
Монсеньор Лефевр призывает к«крестовому походу», чтобы «вновь сделать христианство таким, каким его желает видеть Церковь». Формирование священства — первая задача, которую он ставит перед собой, ибо как он говорит, «нет сокровища более великого вСвятой Церкви, чем святой священник». После безуспешных переговоров и разрыва сРимом он заявляет: «Важнее всего — семинарии, которые я основал, и посвящения». Наконец, в 1988 году кризис Церкви вынуждает его посвятить четырех епископов.
Противостояние
До1975года монсеньор Лефевр сдерживается отнападок наСобор и папу. Втечение долгого времени он старается избегать упоминания имени Павла VI, не впадая, однако, впростоту иных католиков, оказавшихся подвлиянием сомнительных «откровений» Божией Матери, где будто бы было сказано, что «Павел VI — хороший, но он пленник своего окружения».
Только в1975году, когда Павел VI требует отнего «публично засвидетельствовать подчинение Второму Ватиканскому Собору, послесоборным реформам и направлениям, связанным ссамим папой», архиепископ заявляет: «Теперь я принужден высказать все, что я думаю относительно Собора и его последствий. Самим этим фактом я должен снеизбежностью коснуться вопроса папы. Нет больше возможности этого избежать. Япопытаюсь сделать это сделикатностью, но также, насколько возможно, объективно». Прелат осуществляет это намерение публикацией своего письма кдрузьям и благодетелям (3сентября 1975г.), книгой «Яобвиняю Собор» (сентябрь 1976г.) и изданием своих выступлений олиберализме, озаглавленных: «Как они развенчали Христа — от либерализма капостасии, трагедия Собора» (1987г.).
Оценивая результаты Собора, Лефевр пишет: «История Церкви научила нас видеть во вселенских Соборах непогрешимый авторитет. Если Второй Ватиканский Собор явился уступкой заблуждениям либералов и модернистов, возникает проблема: истинный ли это Собор? Или лжесобор?»
Следует отметить, что в отличие от католичества, для Православной Церкви авторитет Соборов никогда не был механическим: Церковь таинственным образом признавала действие Святого Духа в деяниях Собора — или не признавала его, как в случае известных «разбойничьих соборов» древности. С точки зрения католического учения, Собор под председательством папы непогрешим уже в силу одного этого — как будто Сам Дух Святой подчиняется папе. Ниже мы покажем, как связано это с ложным католическим учением об исхождении Святого Духа (Filioque). Мы видим, какие страшные плоды принесло это на Втором Ватиканском Соборе! Собственно, решение вопроса об «истинности Собора» потребует отказа от лжеучения о главенстве папы, и, хотя это и тяжело дается монсеньору Лефевру, ради Истины он пойдет на это.
Оценка Собора
Некоторые богословы пытаются отделить «истинный смысл» Собора от его «противозаконной интерпретации». Архиепископ не поддается на эти уловки. Напротив, он показывает, что все реформы— влитургии, втаинствах, всеминариях, врелигиозных конгрегациях и т. д. — были совершены воимя Собора, а не вопреки ему: «Теже самые люди принимали эти деяния Собора и осуществляли их на деле. Они очень хорошо знали, что они делают. Следовательно, эти реформы — подлинная интерпретация Собора. Ипоскольку эти реформы внесли значительную смуту вЦеркви, можно сказать, что начало этому разрушению Церкви положено не толькореформами, но самим Собором».
Церковь, поего словам, охвачена недомоганием, подрывающим ее. Иуточняет:«Яхотелбы отметить внешние причины кризиса Церкви, аименно — либеральный, настроенный на земные радости менталитет, который распространился вобществе. Но что сделал Второй Ватиканский Собор, чтобы противостоять ему? Ничего? Вернее, Собор сделал все, чтобы подтолкнуть жизнь мира вэтом направлении». Он обрушивается скритикой наСобор зато, что тот вверг Церковь всостояние бессилия перед лицом вызова, который бросил ей современный мир.
Начиная с1969года, монсеньор Лефевр дает все более радикальные обвинения Собора, утверждая, что «спервых дней Собор направлялся силами прогрессистов».
Вкниге «Они развенчали Его» подозрение становится уверенностью: «На этом Соборе имел место заговор, заговор подготавливался заранее втечение многих лет. Все было сделано, чтобы обсуждение отцов не было свободным, чтобы группки, нацеленные на разрушение Церкви, могли манипулировать епископами». Он подозревает внеискренности ИоаннаXXIII и допускает, что имели место махинации, даже доего избрания.
«Необходимо выявить, — настаивает монсеньор Лефевр, — и обличить то, что совершилось на Соборе, потому что отсюда идет подрыв Церкви». «Ибо на Соборе имел место заговор, подготовленный заранее. Они знали, что они должны сделать и как они это сделают. Они знали, что после этого начнется. Все было приготовлено до мельчайших подробностей. Теперь мы умираем, видя успех этого заговора».
От обвинения взаговоре остается сделать всего один шаг дообвинения всатанизме. Имонсеньор Лефевр ясно формулирует обвинение: «Ярешительно утверждаю, что Собор осуществил поворот Церкви кмиру. Яоставляю вам самим задуматься отом, кто был вдохновителем этой духовности… Это был тот, кого Господь наш Иисус Христос называет князем мира сего».
Папа и Предание Церкви
Подобные выводы ставят интегристов перед неумолимым вопросом: как должны они оценивать Второй Ватиканский Собор? Если это — дело сатаны, то он должен быть осужден. Однако все не так просто. Связанный верностью католическим догматам, монсеньор Лефевр натыкается на определение Первого Ватиканского Собора онепогрешимости Церкви и папы.
Монсеньор Лефевр вскрывает самую суть затруднения, когда пишет: «В природе Церкви — Предание… И в той мере, вкакой Собор противоречит Преданию, мы отвергаем его». «Мы не связаны послушанием новшествам, которые идут против Предания и угрожают вере».
Тотже критерий Предания применяется поотношению кпапе. Но возможноли, чтобы папа поддерживал новшества и разрывал связь систоками жизни Церкви? «Достаточно, — отвечает монсеньор Лефевр, — чтобы ПавелVI был сыном своего века, чтобы остальное было тем, что было предсказано и запланировано франкмасонством предшествующего века.
В обоснование такой позиции архиепископ цитирует некоторые масонские документы XIX столетия:
«Мы должны искать и ожидать такого папу, которыйбы отвечал нашим нуждам,— так откровенно определяли франкмасоны свою программу, — а для этого необходимо сформировать поколение, достойное правления, окотором мы мечтаем». Через несколько лет папой можно избрать священника, воспринявшего «наши доктрины… Духовенство последует под нашими знаменами, будучи уверенным, что идет под хоругвями апостольских Ключей… Мы будем проповедовать революцию стиарой и мантией, идя скрестом и хоругвями». Так мы достигнем «торжества революционных идей через папу».
Часто цитируя эти масонские тексты, монсеньор Лефевр относит их кПавлуVI. Хорошо обозначил это Луи Саллерон, назвавший ПавлаVI двуличным: «Это верно как поотношению кего внешнему поведению, так и нравственному облику. На словах он верен Преданию, а на деле совершенно противостоит ему, постоянно качается как маятник между Преданием и новшествами». «Такой папа открывает значительные возможности для врагов Церкви».
Что происходит сегодня, когда откатоликов требуют быть верными «Церкви Собора»? «В чем заключается эта верность? — спрашивает Саллерон. — В чем заключается эта абсолютная новизна Церкви Собора, отличной от Соборной Церкви? Мы констатируем, что учение со все более неясными определениями превращает собственную волю каждого в высшую норму религиозной жизни».
«Иэто главное, — комментирует монсеньор Лефевр. — Вэтой фразе — все. Именно это оскорбляет нас. “Послушание, послушание, — говорят нам. — Если увас нет послушания папе, вы не вистинной вере!” Но папа должен служить вере. Не вера — ему. Он не может командовать верой, он может определять то, что уже есть вПредании, ясно выразить его, но не распоряжаться им».
Далее монсеньор Лефевр приводит оценки главных экспертов Собора, признающих «сневероятным простодушием» разрыв между Собором и прежним учением, и оправдывающих его воимя «чувства истории» или «невозможности быть привязанными кодному историческому моменту». «После этого, — заключает архиепископ, — для них уже не существует истины. Завтра всегда можно будет сказать, что то, что мы не могли сказать сегодня, уже ничего не стоит, потомучто мы находимся вдругом социальном контексте. Не существует больше веры, не существует неприкосновенного хранилища Откровения. Ничего больше нет».
«В Риме, — утверждает Лефевр, — ни в словах, ни в деяниях уже не ощущается духа веры. Впечатление, что там человеческое правительство, которое действует и реагирует чисто человеческими способами, по образу мира сего, воодушевляемого «системой мысли, учения, международной организацией ООН, которая не стала еще мировым правительством, но приближается к этому. Все это глубоко противоположно Царству Господа нашего Иисуса Христа».
Он с недоумением вопрошает: «Как могло случиться, что получив обетования помощи Господа нашего Иисуса Христа, Его Наместник смог втоже самое время сам или усилиями других развратить веру верных?»
«Как мог наследник Петра застоль малое время произвести больше разрушений вЦеркви, чем революция 1789 года? Имеемли мы на самом деле папу или незаконно вторгшегося самозванца на престоле Петра? Блаженны те, кто жил и умер, не задав себе подобного вопроса!»
Кризис
Мы видим в этих словах фактическое отрицание главенства и «непогрешимости» папы, то есть, одного из центральных заблуждений католичества. Но пойти далее оказавшийся в полном тупике монсеньор Лефевр не решается. Единственное, что он может по этому поводу сказать: «Этот дух схизматиков». Но разве Лефевр — по крайней мере в этом пункте — не тот же самый «схизматик» по отношению к католической Церкви, под которыми он подразумевает прежде всего православных? Однако мужества признать правоту православного учения относительно ложного догмата онепогрешимости папы, а значит, и всех заблуждений папизма, ему все-таки недостает.
И монсеньор Лефевр предпочитает всему, как ему кажется, «высшую мудрость — логику любви и благоразумия».
«Кроме тех случаев, когда папа употребляет харизму непогрешимости, он может ошибаться. Почемуже мы должны соблазняться и говорить: “Это не папа”, как Арий соблазнялся уничижением Господа, взывавшего среди Крестных Страстей: “Боже Мой, зачем Ты Меня оставил!” и делал вывод: “Значит Христос — не Бог”». Мы не знаем, до какой степени папа, «влекомый не знаю каким духом, каким воспитанием, подчиняясь неизвестно какому давлению или пренебрежению» может привести Церковь кутрате веры. Но мы «констатируем факты. Япредпочитаю исходить изэтого принципа: мы должны защищать нашу веру. Здесь наш долг не допускает и тени сомнения».
Готовность принять желаемое за действительное явно подводит здесь монсеньора Лефевра. Невозможно понять, как этот не знающий компромиссов с ложью выдающийся богослов начинает путаться, когда речь заходит о догмате примата и непогрешимости папы, сравнивая совершенное безгрешное стояние в истине Христа Бога, вольно приобщившегося всей человеческой немощи, с отступлением от истины «влекомого неизвестно каким духом» еретика папы!
О заблуждениях католичества
На наш взгляд, далеко не случайно то обстоятельство, что бескомпромиссная борьба архиепископа Лефевра за чистоту Истины привела его в конце концов к разрыву с Римом — «схизме». То есть, к тому состоянию, в котором, с точки зрения католичества пребывают восточные Православные Церкви.
Причины глубокого кризиса, постигшего католическую Церковь во второй половине XX столетия, кроются очень глубоко, в самой сути ее богословия и экклезиологии. Нельзя не видеть, что в основе кризиса лежат те самые особенности католического вероучения, которые привели к разрыву Востока и Запада в 1054 году; которые впоследствии обрекли на неудачу все попытки воссоединения, «унии» и пр.
Все это, несомненно, связано сдлительными духовными процессами, вызванными догматическими повреждениями, которые особенно отчетливо обнаружились вЗападном богословии после разделения Церквей, хотя тенденции эти были гораздо раньше.
В первую очередь, это учение об исхождении Святого Духа «и от Сына» (Filioque), внесенное в Символ веры вопреки постановлениям Первого и Второго Вселенских Соборов. Утрата подлинного учения о Святом Духе с неизбежностью повлекла за собой деградацию духовной жизни — охлаждение любви, ослабление веры.
С этим тесно связан рациональный, схоластический метод богословствования, который фактически подчиняет Божественную истину законам человеческого разума, умаляет ее до простых силлогизмов. Из этого закономерно вытекает учение о главенстве папы Римского (сыгравшее роковую роль в описываемых событиях), но не только оно. Другим неизбежным следствием является законническое, «вымученное» отношение к церковному благочестию, сделавшее «благое иго Христово» — «бременем неудобоносимым».
Богословский рационализм
Очень давно, спервых веков христианства, влатинском богословии появляется узко рационалистический, юридический взгляд на отношения Бога и человека, на сущность процесса спасения. Споявлением великих схоластических систем богословие стало пытаться превратить себя внауку, оставив апофатический путь, и это развилось висследование Бога, труд так называемого «естественного» разума — вдействительности, падшего разума. Оно стало богословием концепций и систем, достаточности разума, который отделяет и противопоставляет вкатегориях философского порядка. Втовремя как нужно умереть и вновь родиться вводах крещения стем, чтобы стать причастником тайны (мыслить вней, а не оней).
Такое богословие соблазнительно, ибо превращает самую пламенеющую тайну внейтральный объект спекулятивного знания для специалистов поАристотелю и Хайдеггеру, исследователей веса и меры. Вместо поклонения: «Если ты чисто молишься, ты богослов; если ты богослов, ты чисто молишься» — происходит что-то иное.
«Молиться за других — кровь свою проливать», говорит преподобный Силуан Афонский. Конечноже, они не пишут кровью! Кним обращен приговор французского писателя Марселя Море: «Слово людей, которые нашли способ превращать крест вудобное кресло, не может найти отклика ввек, разрываемый посуществу трагическими реальностями».
Это богословие соблазнительно также потому,что оно хочет навязать, претендует доказать существование Бога и утвердить веру скомфортом научных доказательств. Это богословие гарантий, в то время как вера — личный риск человека, выходящего навстречу личному риску Бога.
Рационализм нашел свое надлежащее применение вобладании и управлении падшим миром. На этом уровне было замечено, что «бог» богословских систем — только слово, без которого можно прекрасно обойтись. Бог имеет смысл только всовершенно ином плане, плане духовного существования, где личность вовлечена целиком.
Схоластический рационализм — не просто ошибка, пусть и тяжелая, но гораздо больше. Это — грех гордости против Истины Божией, против замысла Бога очеловеке и мысли человека о Боге, хула на Бога. Потомучто — сущность подменяется «логическим идолом» сущности, ее вторичной моделью. Рассудок человека и его узкие нормы объявляются нормой для Божественного Разума.
Рационализм богословия принес ссобой индивидуализм мистицизма; сентиментальное или интеллектуальное восприятие литургии. Вкатолицизме расцветает эмоциональное благочестие. Мистика уже не коренится вбогословии, и литургическое единодушие переходит вовдохновенный индивидуализм. После крушения «чистой любви» вXVIIIвеке он покидает католическую Церковь, и можно наблюдать странную эволюцию, которая идет отпросветительства XVIIIвека кнекоторым направлениям немецкого романтизма, и оттуда — кпсевдорелигиям XXвека.
Так христианская вера стала для большинства людей простым верованием, ограниченным нравственностью и субъективностью; она перестала открывать человеку бесконечный опыт жизни воХристе и стяжания Святого Духа. Внутренняя жизнь перестала быть «искусством изискусств и наукой изнаук». Жажда открытия, опыта, систематического praxis передвинулась с внутренней жизни к управлению падшим миром. Схоластический субстанционализм почти уничтожил христианскую метафизику участия и прозрачности, и христианство все более превращалось взакрытый теизм.
Утрата сверхрационального богословия и подмена его рациональными конструкциями — одна из причин современного безверия и философских течений типа экзистенциализма. Немногие идеи сыграли столь важную роль в росте богоборчества!
О богословском равновесии
Признавая порочность богословского рационализма, нельзя, однако, впадать и в противоположную крайность. Например, бездумно отвергать то, что некоторые православные с оттенком презрения называют «юридизмом». Хотя это особая тема, на которой мы не можем останавливаться подробно, необходимо все же кратко обозначить возникающую здесь опасность.
Православное богословие (особенно в России) долгое время находилось в известной зависимости от западных схоластических методов — со всеми вытекающими из этого негативными последствиями. Наконец, в XIX и XX столетиях в нашей Церкви появляется движение, направленное на возрождение богословствования в духе подлинного святоотеческого предания. И главным критерием истинности богословия справедливо признается здесь жизнь в Духе, несводимая к умственным спекуляциям.
Но как оказалось, на этом пути тоже возможно впадение в крайности. Ниже мы увидим, что в основе большинства заблуждений католичества лежит «умаление» Святого Духа в пользу Христа, нашедшее свое крайнее выражение в догмате об исхождении Духа Святаго «и от Сына» — и приведшее к оскудению жизни в Духе. И вот теперь, как бы в противовес западному заблуждению, христологический аспект Откровения «умаляется» в пользу домостроительства Святого Духа.
В экклезиологии это приводит к гипотезе о том, что Святой Дух может действовать и вне Христа — то есть, в нехристианских религиях. Ясно выражает эту мысль например, ливанский митрополит Ходр. Ссылаясь на пророчество «излию от Духа Моего на всякую плоть» (Иоиль 2, 28), он утверждает: «Дух действует и обращает свою энергию в соответствии с его собственной икономией, и мы могли бы под этим углом рассматривать нехристианские религии, как те точки, где Дух “за работой”».
Поскольку элемент истины в этих религиях действительно есть, возникает соблазн задаться вопросом: а что если за оболочкой буддийских и индуистских терминов в самом деле скрывается близкое к христианству содержание? Что если попытаться за конфессиональными различиями иудаизма и ислама увидеть глубинное их единство с христианством? А если этого очень хочется, то в ущерб разуму, обязательно увидишь: «Не мог же Бог быть таким жестоким, чтобы оставить половину всего человечества тысячелетия блуждать «во тьме и сени смертной!» — делают выводы богословы этого направления. Мы получаем, таким образом, «православное» богословское обоснование ереси суперэкуменизма, хотя и отличное от католического, но все же тождественное ему по выводам.
В общественной жизни неумеренная «духовность» приводит к тенденции — презирать обыкновенную справедливость, устремляясь сразу к тому, что «выше справедливости». В нравственных вопросах — дается такое «духовное» толкование заповедей (в противовес «схоластическому» и «юридическому»), которое практически равносильно их упразднению. И снова это мало чем отличается от того нравственного релятивизма, к которому пришли и католики после II Ватиканского Собора.
Мы видим здесь еще одну модернистскую крайность, на сей раз у православных. Несмотря на кажущуюся «диаметральную противоположность» начальных посылок, оба движения — и восточное, и западное — представляют собою отход от Истины и приводят к одинаковым результатам.
Как говорил святитель Афанасий Великий, в богословии и духовной жизни необходимо чувство равновесия, в данном случае — между христологией и пневматологией. Одно от другого неотделимо, одно другим выверяется. Потому что, с одной стороны — «кто Духа Христова не имеет, тот и не Его» (Рим. 8, 9); с другой — «всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста» (1 Ин. 4, 3). И нельзя уклоняться от Истины «ни на десно, ни на шуе» (Втор. 5, 32).
Но, обозначив коротко опасность, связанную с «уклонением вправо», вернемся к главной теме нашей работы.
Христология и пневматология
Центральное место в заблуждениях католицизма занимает учение об исхождении Святого Духа «и от Сына» (Filioque). Именно оно, в конечном счете, приводит ко всем перечисленным выше искажениям.
Перспектива Filioque подчинила икономию Святого Духа икономии Христа, т. е. профетическую свободу — сакраментальному и иерархическому институту. Но только всотрудничестве человеческой свободы и Святого Духа человек обретает свой религиозный смысл, только вСвятом Духе осуществляется откровение подлинной свободы, правды и красоты. Не впротивопоставлении себя Богу, но втайне обожения.
Ослабление пневматологического аспекта Церкви приводит кпочти полной утрате темы свободы, благовествуемой Истиной, и христианство все более приобретает черты религии закона и наказания.
По свидетельству Евангелия, «закон и наказание», справедливость и воздаяние, безусловно, важны. Но нельзя упрощать тайну спасения лишь до этого — Евангелие говорит не на столько о человеческих заслугах, сколько о Божием милосердии (Мф. 20, 1—16), которое постигается не «логикой», а Духом. Мы видим, как это постижение постепенно утрачивается в латинском богословии.
Изумленная интуиция — беспричинного, даром, низачто дарованного спасения, всеопережающего величия любви Божией, как это воспето вгимнах «Исповеди» блаженного Августина, становится учением опредопределении, когда тотже блаженный Августин и его ученики, и, наконец, уже Кальвин захотели логически концептуализировать ее. Врезультате появилось учение обезусловном предопределении.
Предвидение Бога, превращенное вявление материального порядка, проблема свободы и благодати, поставленная вкатегориях причинности и противопоставления — все это, несомненно, коренится внарушении равновесия вхристологии и пневматологии.
Сжесткой концепцией вечности и божественного всемогущества соединена — через всю духовную историю Запада — неразрешимая проблема свободы и благодати. Неразрешимая, потому что поставлена она не вкатегориях встречи, «синергии», а вкатегориях причинности. Какова причина спасения, свободы, благодати?
Именно оттого, что противники святого Григория Паламы, воспитанные томистской схоластикой, все время оставались на уровне чистого интеллектуализма, защищая философские понятия простоты, именно поэтому вводили они вобласть духовного причинно-следственные отношения: благодать представлялась им следствием Божественной Причины, подобным акту творения. Связь этого рационалистического учения сFilioque несомненна.
Нарушение таинственного равновесия между сущностью и ипостасью вподходе ктайне Святой Троицы, вызванное введением Filioque, вкакой-то мере закрыло Бога вЕго сущности и сделало невозможным различать божественные энергии, действительно проникающие порядок творения. Ударение на искупительных заслугах Христа сисключением обожения человеческой природы вБогочеловеке (человеческая природа, рассматриваемая как включающая всебя плоть земли), лишило учение обискуплении космических измерений. Падшая природа, подчиненная необходимости и смерти грехом человека, просто отождествлялась сБожиим творением, и это привело вобласти богословия кболезненным явлениям. Католическая Церковь пыталась превратить тайну внауку, которая противопоставлялась естествознанию. Она пыталась поставить предел исследованиям, и, говоря словами современных философов, превратила Бога в «бога пробелов» вчеловеческом знании.
В логической атмосфере, которая господствовала на Западе с XIII века, ударение на заслугах Христа, на грехе и искуплении, на центральном значении Страстей и Креста, достигло такой степени, что обожение человеческой природы в Воскресшем Господе, в Прославленном Христе, Который имеет прийти, и уже пришел, терялось из виду.
Именно вследствие Filioque и чрезмерного акцента на христологии, вызванного этим догматом, делается укатоликов акцент на институциональном аспекте Церкви, и рождается стремление организационно усовершенствовать и укрепить Церковь постихиям мира сего. Врезультате земная ее часть становится почти самодовлеющей. Вкакой-то степени происходит разрыв, разделение Церкви земной и Церкви небесной. Власть «вязать и решить», данная Спасителем святым апостолам, не автоматически распространяет силу их решения сземли на небо. Христология здесь неразрывно связана спневматологией (так, священник может сказать «прощаю и разрешаю», но грех остается на том, кто неискренне приносит покаяние).
Учение опринадлежности этой власти Римскому первосвященнику попреимуществу, содной стороны, и расширение ее всакраментальном смысле до механического принципаopera ex operato, сдругой, логически и по—земному рационально должно было возвести папу вположение Главы Церкви и, вкачестве такового, наделить его непогрешимостью. Так, чрезмерный акцент на христологии приводит к искажению учения оХристе. Поэтому говорят, что основа греха католичества совсем не вглавенстве папы, а вуклонении отглавенства Христа. Учение о примате папы — лишь следствие догмата о Filioque.
Истерия и срыв
Христианской жизни постоянно угрожает двойной регресс: иудаистский и интеллектуальный.
Средневековое благочестие ватмосфере, где папа стремился узурпировать власть императоров для того, чтобы создать Церковь как сверхгосударство, выражалось часто водностороннем политико-религиозном изображении Бога как царя, что возвращало скорее кнекоему иудейскому монотеизму, чем кполному выражению Троичной тайны любви. Если не вбогословии и богослужении, то, покрайней мере, внародном религиозном чувстве преобладание имел образ ревнивого Судии, «монотеистического» Бога устрашающей справедливости, а не Бога милости, щедрот и человеколюбия. Вноминализме и внекоторых элементах Реформации это изображение деспотичного царя проникло и всамо богословие.
Втоже время происходил интеллектуальный, «сократизирующий» регресс вотношении кевангельскому пути любви, который выше общечеловеческой нравственности. Для Сократа, если обобщить очень широко, безнравственность проистекала изинтеллектуальной ошибки. Достаточно было знать добро, чтобы делать его. Таким образом, абсолютный кодекс нравственности извлекался изЕвангелия так, что закон Моисеев лишь обобщался, становился еще более тяжелым. Благая весть, смысл которой, прежде всего остального, — спасение грешников, таким образом, стала соблюдением нравственного закона свечными наградами и наказаниями.
На весах добродетелей и пороков — любопытный образ, взятый издревнего Египта, — очень скоро грехи плоти приобрели преобладающее значение, которого они не имеют вЕвангелии.
Суровая и неизбежная борьба великих монахов против «начал мира сего», против безличного космизма, для того, чтобы утвердить трансцендентность и свободу личности, часто переходила вдуализм, психологическое монофизитство, васкетическую ненависть кженщине и тварному порядку. На Западе целибат духовенства обозначил некое несоответствие между полом и священным. Сегодня это несравненно более важный фактор визоляции священства, чем, например, запрещение ручного труда, установленное на время Римом для рабочих—священников.
Преимущественно на Западе, но донекоторой степени и на Востоке, эсхатологическая победа над смертью и надежда на всеобщее преображение уступила место озабоченности обиндивидуальном спасении. Учение очастном суде свозможностью немедленного и окончательного ада вмомент смерти стало более непреклонным на Западе вСредние века.
Так религия победы над адом часто становилась религией поглощенности адом. Христианство становится безрадостным, и куда-то втень отодвинута солнечная весть оВоскресении Христа, обожении плоти (именно поэтому на Западе центральным праздником богослужебного годового круга стало Рождество, а не Пасха). Исступленное, экзальтированное Крестными муками Спасителя сознание западного человека приковало кодному — поражающим воображение видениям ада и мук грешников. Вот откуда эти безумные, непредставимые на православном Востоке массовые религиозные истерии и психозы, эти бесконечные процессии «флагеллантов», самозванно пророчащих «конец света». Но известно, чем кончается любая истерия — срывом. Иэтим срывом стали языческие оргии Возрождения, гуманизм и антитеизм, «реабилитация плоти».
«Новая Реформация» Второго Ватиканского Собора — явление того же порядка. Сегодня на наших глазах срабатывают «бомбы замедленного действия», заложенные под Церковь тысячелетие назад. То, что представлялось далекими от жизни, неудобопонятными богословскими тонкостями, обернулось в наши дни видимой для всех катастрофой. И те, кто не желает допустить окончательного разрушения Церкви, оказались вынуждены отделить себя от начальных заблуждений. Хотя бы частично.
О Церкви и мире
То, что происходит в католичестве сегодня, — естественное стремление вырваться из самозамкнутости. Второй Ватиканский Собор провозгласил тезис «открытости Церкви». Речь здесь идет не оЦеркви и государстве, но оЦеркви и мире.
С тех пор многие епископы, священники и миряне повернулись к миру, чтобы «попытаться помочь» ему. Но это была новая крайность открытости с принятием «ценностей» мира сего. Новая Реформация подчеркивает святость мира как творения Божия и момент тождественности с этим миром Бога, ставшего человеком: «Порядок искупления находится внутри порядка творения». Но ведь это лишь один момент, чрезмерное подчеркивание которого может создать ложную перспективу. Ибо Воплощение находит свое завершение в преображении тварной природы через Крестную смерть и Воскресение.
И открытость Церкви миру выражалась, в первую очередь, вактивном участии католиков вборьбе замир и справедливость, в«строительстве земного града». И это означало прежде всего невидение ими реальной картины мира.
Что значит это непонимание? То, что мир одновременно темен и жаждет света. Он жесток и щедр, закрыт в себе и ищет открытости. И его не следует ни идеализировать, ни презирать. Прежде чем «открыться» ему, надо постараться понять его. Обрести благодатную силу для его просвещения.
Споры после Второго Ватиканского Собора свидетельствуют не только опопытках католической Церкви вырваться иззамкнутого круга самоизоляции. Но также и онарастающей внутри Церкви тревоге. После бурь Французской революции Церковь на Западе казалась многим устаревшим учреждением, осужденным на исчезновение. Но бунт против христианства не производил видимых разрушений дотех пор, пока культура и нравственность оставались укорененными втрадиционных ценностях.
Сегодня тревога возрастает, потомучто духовная пустота мира стала глубже. Когда все подорвано изнутри, тревога становится бесконечной. Никто и ничто сегодня не может избежать ее.
Отношения между миром и Церковью никогда не были простыми. Церковь вмире не может ощущать себя как вродной стихии. Ей всегда трудно внем. Содной стороны, потомучто мир всегда, втой или иной степени, исполнен отчаяния и ярости. А сдругой, потому что, только благодаря своему присутствию, она не дает оправдаться тайным надеждам политического мира, который настолько самодостаточен, что может заботиться только осебе.
Великие коллективные чаяния человечества всегда устремлены, втой или иной степени, кправде и справедливости. Не потому что человек праведен, но потомучто они подвигают его кпоиску иной справедливости и правды, той подлинной, которая может насытить его, но которой он не может достигнуть сам. Революционные движения XX столетия отражают это противоречие. Снова и снова провозвещают они абсолютную правду, и каждый раз она ускользает отних. Потому что своими притязаниями они ставят проблему, которую решить не могут.
Без обращенности кабсолютному история теряет свой смысл и одновременно перестает быть реальной. Но ничто не производит вистории столь страшных разрушений как вторжение внее временного под флагом абсолютного. Первой жертвой всегда становится человеческая свобода. Тоесть именно то, что является условием присутствия абсолютного на земле.
В этом смысле коммунизм был только предтечей того зла, которое надвигается на нас сегодня. Утверждение вседозволенности как реакция на несвободу есть уничтожение второй главной составляющей личности человека — его ответственности, без которой не может быть подлинной свободы. Уничтожение человека.
Духовное сражение
Одна из проблем нашей эпохи — поистине, по точному определению Владимира Соловьева, «фальсификация Добра». В «Повести об антихристе» Соловьев изображает объединение земли под властью единого императора, благодетеля человечества, миротворца народов, покровителя искусств и наук, которому весь мир возносит хвалу, в том числе три четверти епископов и священников трех конфессий. Только в последний момент обнаруживается подлог. История завершается объединением подлинных христиан из числа католиков и протестантов с православными, и даже покаянием иудеев, представленных небольшой группой на Сионской горе, которым удается избежать всеобщего единодушия во лжи и обрести подлинное единство во Христе. Эта апология, написанная в 1900 году, в год смерти Соловьева, остается актуальной и в начале третьего тысячелетия.
Перед лицом чрезвычайной ситуации, там, где речь идет овере, очистоте священства и спасении душ, архиепископ Лефевр являет рассудительность и зрелость обдуманных решений. Поставленный перед необходимостью поставлять «епископов подлинно христианских, чтобы продолжалась жизнь Церкви», он говорит и действует спониманием, что такое Церковь, и слюбовью кЦеркви.
Как писал аббат Филипп Лагери: «Самое великое свидетельство монсеньора Лефевра — там, где речь идет очести Христовой, вся земля не может заставить его уступить». Он был «алчущим и жаждущим правды». Церковь должна судить героизм этих деяний. Его непреклонность, всецелое доверие своим принципам, его уверенность всвоей правоте, наконец, его неприятие либерализма, — не делаютли его одиноким рыцарем?
«Человек Церкви», пользующийся авторитетом, в течение долгого времени являвший послушание, верный священноначалию и снисходительный к врагам, самым непримиримым, отмеченный мудростью, у которого одно желание — следовать Промыслу Божию. Может быть, следует увидеть его деяниях задачу, перед решением которой с неизбежностью будет поставлена Церковь в будущем? Не сродни ли эта ситуация описанной в «Трех разговорах» В.Соловьева?
Он ведь хотел следовать Промыслу Божию. Но доверие Богу не стало у него безответственностью, расслабленностью. Его друг отец Калмель сознавал это хорошо: «Предаться воле Божией не значит ничего не делать: это именно делать, пребывая влюбви, все, что внашей власти». Человек, предающий себя Богу, — «не устраняется, не пребывает влени, он — всамом сердце деятельной жизни». Нечестно былобы просить уБога победы вмолитве, не принимая участия всражении. В этом проявляется величие человека — вглубоком ответе на дар Божий, окотором совершается молитва, вготовности оплатить его собственной жизнью.
Замечательна позиция архиепископа Лефевра относительно так называемой «восточной политики» Ватикана. Архиепископ обличает заигрывание папского престола с коммунизмом при Иоанне XXIII и Павле VI. «Когда думаешь о десятках миллионов мучеников, одного отказа этого пастырского Собора официально осудить коммунизм, — пишет он, — достаточно, чтобы покрыть его позором перед всей историей». Это предательство он определяет в сильных и точных словах: «Церковь лишают ее мученического венца», имея в виду, очевидно, Русскую Православную Церковь. Можно видеть, какая пропасть отделяет эти слова от поверхностного экуменизма Павла VI!
«Уменя не было особого откровения, — говорит монсеньор Лефевр в1974году, — я не мистик. Меня подтолкнули обстоятельства». Его принцип и основание — «человек отБога и для Бога». Поэтой причине ему кажется чудовищной доктрина Собора, которая не Бога, а человека делает «центром и вершиной всего на земле», «принципом и концом всех установлений».
Наоборот, утверждает он, «принцип завершенности вБоге, распространения Божественной любви, должен быть движущей силой всякой деятельности». Но «возвращение разумного творения кБогу» — то, вчем заключается христианская жизнь, личная и общественная, — не есть результат одного послушания заповедям Божиим. Необходима благодать. Ихристианская нравственность есть плод благодатных добродетелей и даров Святого Духа, духовное сражение, которому противостоит самое страшное заблуждение — naturalism, вера вестество, исповедуемая ПавломVI.
Когда этот папа, отстаивая «автономию временного порядка», определял «мир вкаком-то смысле самодостаточным», монсеньор Лефевр отреагировал немедленно, протестуя против этого «неточного и неполного определения мира», против учения, забывающего, что «сверхприродный порядок — не факультатив», и устраняющего догмат опадшести человеческой природы. Ответом был телефонный звонок стребованием покинуть Рим, и никогда больше не приезжать внего. Архиепископ ответил: «Пусть пришлют батальон стражей-привратников, которые заставят меня сделать это».
Духовное сражение непоколебимого всвоих принципах прелата доходит дотакого предела. Но такое сражение, если это не прелесть, невозможно без Христа, без Его благодатной поддержки.
Протоиерей Александр Шаргунов
